Компонент насилия в богослужебной практике Русской Православной Церкви

Component of Violence in the Liturgical Practice of the Russian Orthodox Church

Опубликовано: Збожжа. Зборнік міжканфесійных і міждісціплінарных даследаванняў. Выпуск 2. Царква і гвалт: ахвяры, агрэсары, сведкі. Мінск. 2020 г. ст. 72 — 80.

Аннотация. Насилие чуждо природе Царства Божия, а потому чуждо и природе Церкви. Однако Церковь как институт традиционного общества унаследовала многие его черты, в том числе и различные формы насилия, которые реализуются на разных уровнях отношений: от внешнего, направленного к миру, до внутреннего, центром которого является Евхаристия. В статье приводятся примеры таких форм насилия. Реформирование Церкви нужно начинать именно с этого центра, любые реформы бессмысленны, пока для насилия есть место на уровне Евхаристии.

Abstract. Violence is foreign to the nature of the Kingdom of God, and therefore it is foreign to the nature of the Church. However, the Church as an institution of traditional society inherited many of its features, including various forms of violence that are realized at different levels of relations: from the external, directed towards the world, to the internal, the center of which is the Eucharist. The article provides examples of such forms of violence. The reform of the Church must begin precisely from this center, any reforms are meaningless, as long as there is room for violence at the level of the Eucharist.

Ключевые слова: насилие, структурное насилие, Церковь, Литургия, Евхаристия, реформы.

Key words: violence, structural violence, Church, Liturgy, Eucharist, reforms.

Царство Божие и насилие

Весь смысл христианской веры – в преодолении смерти и чаянии воскресения. Главный итог грехопадения – смерть. Суть спасения – воскресение и жизнь будущего века.

Но сама смерть – это результат насильственных действий против человека на разных уровнях: от биологического до социального. В результате грехопадения человек оказался за пределами мира святости и гармонии, но погрузился в мир тления и распада. В этом тленном мире всё восстает друг против друга, явственно проявляясь в различных формах насилия. Насилие вырастает из «естественной» вынужденности самого бытия: преодоление стихий и дикой природы, конкурентная борьба внутри человеческого вида вплоть до убийства себе подобных – всё это нашло символическое выражение в библейских описаниях жизни человека после изгнания его из рая.

Таким образом, насилие, как и смерть, является столь же характерным явлением для мира падшего, сколь и совершенно чуждым для Царства Божьего.

В связи с этим вспомним, что «цель бытия Церкви состоит в приведении всего человечества в Царствие Божие»¹. Собственно говоря, Церковь как Тело Христово, как царство благодати уже преддверие Царства Божьего, которое «не придет приметным образом» (Лк. 17:20) и «внутри вас» (Лк. 17:21). Уместно привести очень яркие слова апостола Петра в отношении христиан, которые и есть Церковь Христова: «вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет» (1 Петр. 2:9). Таким образом, христиане, составляющие Церковь, – это граждане Царства Божия, призванные являть уже на земле образ этого Царства.

Но, как мы уже отметили, насилие несопоставимо с Царством Божьим. Это царство Любви и Мира, где всё и во всём Христос, Который, будучи Царем Вседержителем, тем не менее «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Мф. 12:20). «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18:36) можно понимать и в том смысле, что в земных царствах власть осуществляется через институты принуждения и насилия.

Таким образом, не подлежит сомнению, что насилие в принципе чуждо природе Церкви, как и природе Царства Божия.

После этого теоретического экскурса перейдем к далеко не столь вдохновляющей практике.

Формы насилия в церкви

Реальность земной церкви, конечно, далека от догматического идеала. Это не только мистический, но и социальный институт. Однако, исходя из понятий о святости и о двухприродном составе Церкви (Божественный и человеческий компоненты), мы можем утверждать, что имеющееся в церкви насилие носит чужеродный характер, привнесено из мира, который «во зле лежит» (1 Ин. 5:19), должно быть преодолено и исцелено.

Прежде чем рассуждать о формах насилия в церкви, определимся с самим понятием насилия. Церковь как институт традиционного общества унаследовала многие его черты, среди которых авторитарность, реализующаяся в том числе и в некоторых формах насилия.

Впрочем, трудно найти даже среди современных религиозных деноминаций такие, где бы дело обходилось без авторитарности в той или иной степени. Надо признать: религиозность и сама по себе, а не только в силу традиции тяготеет к авторитарности. А где авторитарность, там неизбежно и насилие. Другое дело, что мы не всегда замечаем это насилие, тем более что в условиях свободного вероопределения нет видимого принуждения, во всём происходящем мы участвуем добровольно. Но столь же добровольно строятся и отношения между мужчиной и женщиной, что, однако, не гарантирует отсутствия бытового насилия.

Насилие и его формы

Насилие часто определяется в слишком узком и прикладном смысле, как, например, «использование физической силы для причинения травм, жестокого обращения, или убийства»². Во-первых, насилие может иметь не только физическое, но и психологическое проявление, во-вторых, характер и цель насилия имеют специфический характер. Поэтому предлагается такое определение:

С какими же формами насилия мы сталкиваемся в церкви?

Самая простая и общеизвестная форма насилия – на уровне личных отношений. В этой форме нет ничего специфического, она встречается на всех уровнях человеческих отношений, при этом наиболее близкой для церковной среды оказывается модель бытового насилия в семье, чему способствует также культивирование патерналистской модели отношений, в ходу сравнение церковной общины с семьей, подкрепляемое риторикой: «отец», «чада», «братья-сестры» и т.д. Надо сказать, что параллели между церковным сообществом и семьей могут иметь и позитивный характер – это могло бы способствовать возвращению в приходы, обычно собирающие достаточно чуждых друг другу людей, духа общинности, братства и подлинной семейной любви. Но на практике нередко, как и в семейных отношениях, под личиной отеческой заботы скрывается агрессия и властолюбие, а вместо любви насаждается дискриминация, а то и банальный страх.

Но этим формы насилия в церковной среде не исчерпываются. Насилие не всегда носит прямой и индивидуальный характер. Для социальных институтов, к которым принадлежит и земная церковная организация, характерны такие формы насилия, которые с подачи Й. Галтунга⁴ получили название: структурное и культурное насилие.

Под структурным насилием в общем смысле понимается создание социальными институтами условий, из-за которых оказываются невыполнимыми какие-то желания и потребности людей. Человек не может действовать в соответствии со своей совестью и волей, поскольку этому препятствуют принятые в данном обществе правила, нарушение которых влечет наказание или обструкцию.

Культурное насилие – это, скорее, не самостоятельная форма, а надстройка, позволяющая ссылками на традиции или религиозные установления «объективно» легализовать прямое или структурное насилие.

Внедрение насилия в церковь

Упомянутые три формы насилия коррелируют с тремя уровнями коммуникации и отношений в церковном обществе. Строго говоря, их два в соответствии с Божественной и человеческой природой Церкви. Пространство таких отношений можно представить в виде двух концентрических кругов: внутреннего и внешнего, в центре которых Литургия или точнее Евхаристия. Вокруг Евхаристии формируется ядро мистической жизни Церкви, именно здесь является Сам Бог, насаждается особая освященная область по аналогии с Эдемом посреди прочего тварного мира. Собственно говоря, здесь логично ожидать Церковь в чистом виде, Церковь как Тело Христово, и, соответственно, можно ожидать в максимально возможной на земле мере явление Царства Божьего, где нет насилия и господствует любовь.

Но в нашей схеме есть и внешний круг, которым мы обозначаем пространство коммуникации с нецерковным миром. Это та область, через которую Церковь являет себя миру, обращается к нему с миссией, освящает мир, но вместе с тем в противоположном направлении Церковь обмирщается, в нее проникают из мира традиции и соответствующий стиль отношений, в том числе его насильственные компоненты.

Разумеется, между двумя этими кругами нет резкого перехода, между ними проходит своего рода «серая зона», которая в зависимости от доминирования внутреннего или внешнего кругов может играть различные роли, вплоть до радикально противоположных. Либо она проводник света из внутреннего круга во внешний, либо тень, наползающая в обратном направлении. И второй вариант особенно небезопасен тем, что именно здесь чисто человеческое и даже по духу чуждое Церкви может облекаться в освященные формы, в том числе формы культурного насилия, через которое легализуется и даже сакрализируется прямое и структурное насилие.

Например, прямое насилие в виде грубого и очевидного самодурства может оправдываться контекстом пастырства и отеческой заботы, сопровождаемой и благим насилием в воспитательных целях – как же без этого? Можно оправдания этому и из Священной истории подыскать, особенно из Ветхого Завета: Бог пас народы «жезлом железным» и жестоко карал отступников. Да и сам образ пастыря невозможно представить без пастушьего кнута. А овцам надлежит безропотно слушаться и смиряться. А потом мы удивляемся: откуда этот порой дичайший для постороннего наблюдателя авторитаризм в некоторых церковных монастырях и общинах? Как это можно допускать и терпеть под маркой христианства – религии любви? При этом мы сами не замечаем, что дикость такого авторитаризма режет глаз именно «постороннему». А у нас, церковных людей, «болевой порог» гораздо выше, мы готовы многое простить и «понять». Хотя должно быть наоборот. Это мы, причастные Церкви, а значит Царству Божьему, миру без насилия, должны гораздо острее реагировать на малейшие искажения правды Божьей. Это значит, что мы все в той или иной степени заражены вирусом культурного насилия. Это значит, что церковная среда находится во власти законов «серой зоны», где ведущую роль играет культурный контекст, а собственно вера в Бога, во Христа является не основой, а надстройкой, декорацией, причем в той степни, в какой она не мешает «главному». Во многом этим объясняется столь патологическое отсутствие интереса православного верующего к Священному Писанию и углубленному изучению своей веры.

Мы в буквальном смысле посадили антихриста посреди храма, поскольку основываем свою веру не на Христе, а на том, что его заменяет и является чуждым собственно Церкви Христовой, на том, что принадлежит миру, искаженному падением, миру неправды и насилия.

Однако при всей уродливости такого личного насилия под «духовным» прикрытием оно является сравнительно очевидным и бесспорным, а потому и менее опасным, чем насилие структурное, участие в котором неочевидно даже для проводников этого насилия. Они просто делают то, что «положено», «было и до нас», «освящено веками», «так принято», «так нас учили», а еще сильнее «это священная традиция», «святая Церковь освятила» и т. д.

Наползающая тень «серой зоны» способна умертвить сам источник церковной жизни, превратить Евхаристию в ее формально правильное обрядовое подобие, в лучшем случае – в воспоминание не Христа, а самой Евхаристии, в воспоминание воспоминания. В худшем же случае в малопонятный магический ритуал.

Литургическое обеспечение насилия

В магическом ритуале (да и вообще во всякой структурной схеме) всё расставлено по незыблемым и застывшим местам. Как бы схвачено мертвыми обручами конструкции, благодаря чему вся структура и держится. Вполне понятно, что со стороны охранителя этой структуры такие обручи кажутся как раз тем, что держит и сохраняет. И он вполне искренне может дорожить тем, без чего, по его мнению, «всё развалится». Очень легко принять искусственное подобие жизни за саму жизнь. Сама же жизнь в этих культурно обусловленных обручах структуры оказывается в оковах законничества и формализма, порой умилительных и «духовных», но насильственных по отношению к самой жизни.

Как театр нуждается в профессиональных актерах, наученных изображать жизнь, так и церковная структура порождает и укрепляет клерикализм, когда всем действом заправляют «знающие» профессиональные служители, а «любители» становятся «мирянами», то есть людьми из «мира», находящегося как бы вне Церкви. И действительно, само внешнее устроение православного храма это наглядно иллюстрирует. Мы видим сцену и зрителей, действие переносится в алтарь, ограждаемый от «внешней» части храма иконостасом, как стеной. Это не просто внешнее подобие это действительно стена. Царскими вратами назывались ранее центральные входные двери храма. Теперь храм как бы сдвинут в алтарь, где, собственно, и проводится служба «профессионалами». Внешним же верующим из мира, «мирянам», остается только пассивно ожидать снисходительной подачки от активных участников действа, которое, в отличие от представлений на театральной сцене, они недостойны целиком созерцать даже сквозь открытые двери.

При этом чем ближе богослужение к сердцу Церкви – к Евхаристии, тем большим уродством впечатляет картина. Не случайно, что собственно Евхаристический канон происходит при закрытых царских вратах с «тайным» произнесением только для находящихся в алтаре самых важных слов Литургии. А затем еще и раздельное причастие: «профессионалов» за евхаристическим столом, отделенных от прочих не только закрытыми вратами, но и непроницаемой завесой, а потом уже «вынос» для ожидающих своей очереди «рядовых верующих». Как будто для бедных родственников, недостойных участия в праздновании за общим столом с «хозяевами».

Сложности в определении насилия

Культурное насилие легитимизируется и сознанием жертв: они и сами часто не понимают, что происходит что-то противоестественное. В этом вообще практическая сложность определения насилия. Как правило, насилием считается не всякое принуждение, а то, которое совершается вопреки воле и желанию человека. Так, например, Е. П. Ильин замечает, что

Однако при определенной психической деформации, когда воля и желания человека подавлены, возможно и отсутствие какого-то внутреннего сопротивления насильственному действию. Можно ли в таком случае говорить об отсутствии насилия? Можно ли говорить, например, об отсутствии насилия при авторитарно-тоталитарном режиме в отношении тех граждан, которые не совершают действия, за которыми могут последовать репрессии, не из-за страха, а потому что приучены на уровне рефлекса, потому что просто не приходит в голову?

Проявление насилия в литургической практике

В некотором смысле подобные трудности в определении насилия наблюдаются при культурно обусловленном структурном насилии и в церковной среде. При этом в самом сердце Церкви, в Евхаристии, без чего церковь не Церковь и где насилия не должно быть в принципе, поскольку это начало Царства Божьего.

Мы уже говорили о фактическом отcтранении «любителей» от этого сердца. Продолжением такого господства «профессионалов» является особый язык богослужения, который, конечно, непонятен и тем, кто в алтаре, но им и не надо понимать. Язык здесь играет роль маркера. В христианской Церкви языку придается особое значение, всё основывается на Слове и начинается со Слова: «В начале было Слово, и Слово было Бог…» (Ин. 1:1). Это Слово воплотилось в повседневную жизнь человечества. Соответственно, и словам богослужения естественно звучать на том языке, на котором люди общаются, выражают себя и свои чувства. Но, вопреки всем этим соображениям, традиционно культивируется обращение к Богу определенными формулами на определенном языке, преимущественно со стороны определенных лиц. Большинство верующих лишено возможности служить Богу на естественном для себя языке. При внешних признаках дискриминации само по себе это не выглядит как насилие. Но это лишь потому, что люди приучены играть отведенную нам роль и не нарушать границы. В этой игре большинство верующих оказываются в лучшем случае приглашенными посетителями чужого праздника, если не клиентами своеобразного сервиса.

То, что это больше, чем просто сложившаяся традиция, показывает резкое и порой даже ожесточенное сопротивление любым попыткам использования живого языка в богослужении. И здесь речь вовсе не о каком-то конфликте интересов между «профессионалами» и «любителями». Часто сами «профессионалы» выступают с такими инициативами. И напротив, как и при антинародных режимах в ходу репрессии от имени и по требованию народа, так и здесь по аналогии на защиту структуры выдвигаются «защитники» из числа «любителей». В самой системе включаются защитные механизмы, она спасает сама себя, в том числе и руками тех, против кого направлена. Дело психологов – разобраться, какие психологические механизмы здесь включаются. Быть может, имеет смысл говорить о некой разновидности «стокгольмского синдрома».

Красноречивой иллюстрацией такого явления может служить недавний скандал в Тверской епархии. Инициатором богослужения на русском языке там выступил глава местной церковной иерархии митрополит Савва. Первая же и пока единственная служба вызвала такую реакцию, что вторая попытка, приуроченная к конференции Преображенского братства, была фактически сорвана специально мобилизованной группой агрессивно настроенных фундаменталистов, в большинстве даже не из местных жителей⁵. При этом в публикации «Независимой газеты» резонно подчеркивается, что эту акцию можно рассматривать как выпад не только против местного иерарха, но и против самого патриарха Кирилла, «поскольку еще 20 декабря в докладе на Епархиальном собрании Москвы патриарх Кирилл допустил возможность перевода некоторых текстов, “которые нередко наиболее сложны для понимания”, на русский язык»⁶ .

Феномен аналогичного сопротивления против «покушений на устои» можем заметить и в реакциях на статус в «Фейсбуке» известного церковного популяризатора архимандрита Саввы (Мажуко)⁷. Выше мы уже говорили о системном значении иконостаса в насильственной культуре православного богослужения. И вот о. Савва делится своими чувствами и мыслями после краткого служения в храме без иконостаса из-за его замены:

Да с нами многое «не так», и иконостас, хотя и важный и весьма символический, но всего лишь один из элементов общей структуры, и структуры насильственной, поскольку навязывает свои «устои» вопреки здравым богословским соображениям и желанию многих верующих. Разумеется, не всех, и вполне уместны дискуссии по этому вопросу. Но аргументация противников часто строится на доводах, не имеющих отношения к богослужению и богословию, но к опасениям за сохранение самой структуры. Так, например, в комментариях к посту в «Фейсбуке» вступившего в дискуссию священника и церковного писателя прот. Александра Авдюгина высказываются такого рода соображения: «А потом будет негодование: почему священник к нам спиной стоит, давайте лицом повернем. А потом – давайте мирян допустим лучших, пусть стоят, потом женщин. Ничего не напоминает? Его однозначно нельзя убирать». Другой комментатор реагирует уже совсем агрессивно: «Сначала лишаем храм иконостаса, а потом что? Статуи вместо икон? Священникам греческие облачения, как у грекокатоликов? Иноверцы в алтаре? Поставить во дворе и в храме табличку с “нельзя” и точка! А там, где иконостас демонтирован, службы пока не служить и людей не впускать!»⁸

Но если сопротивление служению без иконостаса или на современном языке еще можно объяснить какими-то рациональными аргументами, как «благоговение», «намоленность» и поэтичность древнего языка, то полное отлучение «гостей» не только от присутствия на Евхаристическом каноне, но и от возможности его слышать, выходит за рамки какой угодно аргументации. Ядро всего православного богослужения, сосредоточие и символ всего его смысла оказывается одновременно и вопиющим символом отчуждения от церкви большей части церковного народа. Опять же встает вопрос: можно ли считать насильственным такое отчуждение, если большей части прихожан просто неизвестно о наличии столь важной составляющей богослужения? Естественно, у таких прихожан и нет желания что-либо слышать и понимать, как и часто нет желания слышать и понимать во всей полноте всего богослужения, по привычке воспринимаемого как фон. Нет желания, нет сопротивления желанию – нет и насилия? Но не имеет ли смысл в данном случае говорить о «мягком насилии» по аналогии с «мягкой силой»?

«Естественным» продолжением этого апофеоза отчуждения выглядит и практика «допуска» (недопуска) к Причастию. Связанные с этим проблемы многими прихожанами уже напрямую воспринимаются как личное насилие. Вопрос настолько наболевший, что вызвал обсуждение и утверждение специального документа, утвержденного архиерейским совещанием РПЦ «Об участии верных в Евхаристии»⁹. В процессе обсуждения и утверждения документа он уже был в большой степени выхолощен по сравнению с тем, что ожидалось. Но даже то, что там осталось, далеко не всегда работает. Просто потому, что на защите структуры стоит не столько закон, сколько «понятия». Поэтому редко жизнеспособными оказываются любые самые авторитетные документы или циркулярные письма. Но этого мало. Существует еще просто самодурство «раздавателя» Даров. Требовать, например, не просто обязательной исповеди перед причастием, но исповеди именно в «нашем храме». Поводом для придирки может послужить всё что угодно, даже внешний вид.

Заключение

Встает вопрос: есть ли вообще смысл в такой Евхаристии, которая сопряжена со страхом и ожиданием насилия? Там, где есть насилие, там нет любви, там нет Царства Божьего. Если его нет в самом сердце того, что называется Церковью, то можно ли это считать Церковью?

Когда заходит речь о реформах, мы говорим в основном об изменениях в структуре. Поступают предложения «изменить порядок», сделать его с более «человеческим лицом». Волей-неволей всплывает параллель «коммунизма с человеческим лицом». Там тоже казалось, что стоит что-то улучшить, облагородить, как всё заработает совершенно по-другому. Однако, как оказалось, этому препятствует сама внутрення суть идеологии и режима. В случае с церковными реформами можно ожидать нечто похожее. Нам кажется, что мы значительно улучшим ситуацию в церкви какими-то нововведениями и «прогрессивными» изменениями. Но фактически всё сведется к искусственной подсветке той самой «серой зоны», которая должна была бы подсвечиваться внутренним светом Евхаристии, что есть отражение света самого Царства Божьего.

Есть ли во всём этом смысл без возрождения источника истинного света? А начинать нужно именно с него. Как это сделать практически? Стоит ли вообще участвовать в нынешней «евхаристии», которая по большому счету Евхаристией не является? Стоит ли вообще надеяться на старые мехи или искать новые? Всё это предмет для дискуссий. В любом случае церковная среда остается полем для этих дискуссий, местом встречи. Оно не единственное, чтобы нельзя было его отменить. Но других мест у нас не так много.

Библиография

1. Давиденков О. Догматическое богословие. М. : Изд-во ПСТГУ, 2013. С. 494.[↩]
2. Violence [Electronic resource] // Merriam-Webster Online Dictionary. – Mode of access: https://www.merriam-webster.com/ dictionary/violence. – Date of access: 01.03.2020.[↩]
3. Ильин Е. П. Насилие как психологический феномен. СПб., 2013. – N 1. – С. 168.[↩][↩]
4. Galtung Johan. «Violence, Peace, and Peace Research» Journal of Peace Research, Vol. 6, No. 3 (1969). Pp. 167–191.[↩]
5. Батюшка Лютер. Кто стоит за волнениями в Твери? [Электронный ресурс] // Ахилла. – Режим доступа: https://ahilla. ru/kto-stoit-za-volneniyami-v-tveri/ – Дата доступа: 01.02.2020.[↩]
6. Фаустова М. В Твери случился скандал из-за русского богослужения. Православные фундаменталисты выступают против патриарших рекомендаций [Электронный ресурс] // Независимая газета. 04.02.2020. – Режим доступа: http://www. ng.ru/events/2020-02-04/11_480_tver.html – Дата доступа: 01.03.2020.[↩]
7. Мажуко С. Итак, сегодня в нашем храме последний день без иконостаса… [Электронный ресурс] // Личная страница Саввы Мажуко на «Фейсбуке». 16.02.2020. – Режим доступа: https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1540 720342747347&id=100004281880766. – Дата доступа: 01.03.2020.[↩]
8. Авдюгин А. Первая покупка прихожан моего первого сельского прихода… [Электронный ресурс] / Личная страница Александра Авдюгина на «Фейсбуке». 18.02.2020. – Режим доступа: https://www.facebook.com/aleksandr.avdyugin/ posts/10215020690862168. – Дата доступа: 01.03.2020.[↩]
9. Об участии верных в Евхаристии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.patriarchia.ru/db/text/3981166. html. – Дата доступа: 01.03.2020.[↩]